11.07.2010 в 17:54
Пишет +Gabriel+:...И будет снег
URL записиЛюбите ли вы сказки?
Недавно я полночи читала один фанфик. Даже не фанфик, а сказку. Живую и прекрасную. Я перечитала ее уже трижды. И каждый раз душа взлетает, а в сердце трепещут бабочки.
Это кроссовер "Эдварда руки-ножницы" и "Чарли и шоколадная фабрика". И если первый фильм я трепетно люблю, то ко второму совершенно равнодушна. Но тут... этот мир так вписался в Рождественскую сказку, что я почувствовала холод снежинок на щеках и вдохнула запах мандаринов и хвои. Если ощущение лета в феврале мне давал мультфильм "Унесенные призраками", то от этого фика у меня в июле неожиданно пришло Рождество.
Это настоящая сказка. И я обязательно прочту ее своей дочери, когда она немного подрастет.
Вот ссылка на него:
Это зазипованный архив
А это - полюбившиеся мне цитаты:
ВАРНИНГ: тут не только куча спойлеров, но и тьма-тьмущая розовых соплей и флаффа. Я честно предупреждаю.- Ещё хоть один шаг, и я - недвижимость... - простонал Вонка, бухнул свою ношу на продавленный кухонный диванчик и повалился рядом. - Всё... Сил моих больше нет...
Они все вместе - мальчик по имени Чарли, его мать, две бабушки и два дедушки, - поили его, как ребёнка, густой ароматной коричневой жидкостью, держа чашку у его губ и осторожно поддерживая ему голову, а он, обложенный горячими грелками и, по самый нос укутанный толстым пледом, сидел на диванчике и оттаивал. От него валил густой пар, с волос и ресниц капало, капли текли по щекам и, почему-то, были солёными... Его сердцу вдруг стало больно от переполнявшего его тепла и чувства признательности к этим совершенно чужим ему людям. Эдвард давно уже забыл, какой бывает простая человеческая забота... Их, казалось, совершено не беспокоил вид его ножниц, ведь у них было дело поважнее - отогреть, накормить и напоить гостя.
Нет, Эдвард на них не сердился. Он вообще не умел сердиться долго. Он просто навсегда исчез из их жизни. Сейчас он знает, что иначе и быть не могло: он оказался слишком не похожим на них - он слишком другой, слишком прямой и открытый, а это часто раздражает... С тех пор он многое понял, он стал мудрее, сильнее, но тогда... Тогда ему было больно. Невыносимо больно. И ещё очень долго он не способен был чувствовать ничего, кроме боли, денно и нощно терзающей его душу, рвущей его сердце на части. Временами боль становилась такой мучительной, что однажды ночью он попытался остановить свои часы... Жить он остался лишь потому, что его железные острые «пальцы» не сумели схватить и повернуть вспять маленький ключик на его левом плече...
Со временем, он примирился с болью, даже привык к ней, научился с ней жить. Эдвард вспомнил, что у него есть дом, где он родился, и что в этом доме у него есть друзья: медный дракон, примостившийся на дымоходе, горгульи, химеры, и гранитные кошки на крыше, и молчаливый каменный призрак в холле у лестницы... Ещё у него был сад, а в нём - олени и страусы, белки и лебеди, единороги и змеи, созданные его ножницами из зелёных кустов остролиста... Нет, всё-таки он был не один...
И было ещё кое-что, чему Эдвард не мог дать объяснения. Время от времени он находил наверху огромные прозрачные глыбы чистого арктического льда... Он не знал, откуда этот лёд, но он точно знал, что с ним делать. Эдвард помнил то злосчастное Рождество, когда вырезал свою первую ледяную статую. В ту ночь Она танцевала под снегом, летящим из-под его ножниц, под снегом, сотворённым его руками...
И ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть это снова. Его быстрые железные пальцы сами потянулись ко льду, высекая из него навеки застывший в памяти образ. И снова, и снова... И тогда в мире шёл снег...
И боль притупилась, утихла, и сердце Эдварда успокоилось. Оно больше не рвалось из груди, а тихо и ровно стучало, отмеряя годы, часы и минуты вечности - тик-так, тик-так... тик-так... И Эдварду стало казаться, что в его жизни больше ничего никогда не случится... Но если бы он знал тогда, как он ошибался!
Внезапно у него появилось удивительное чувство. Ничего подобного он раньше никогда не испытывал. В глубине его души, как в океане, вдруг закипела и стала подниматься большая волна, только волна эта была не холодной и синей, а золотой и очень тёплой. Она поднималась всё выше, распирая изнутри грудную клетку и щекоча сердце миллионами солнечных пузырьков... Это было непривычно, жутковато и... весело! Эдварду вдруг захотелось сделать что-нибудь озорное, его губы раздвинулись в широкой улыбке, и он, неожиданно для себя самого, произнёс:
- Чарли... У тебя... шнурок развязался!..
Чарли замер, отвесив челюсть, обернулся к нему, потом, ударив себя ладонями по коленкам, радостно завопил:
- Дружище! У нас получилось! Какой же ты молодчина! Ур-ра!!!
И тут в груди Эдварда, словно, что-то лопнуло, и горячая волна веселья вырвалась на свободу. Она захлестнула его, и покатилась бесконечными лабиринтами фабричных коридоров, разбрызгивая вокруг солнечные зайчики и бесследно смывая остатки сегодняшних тревог и потрясений. Дыхание механического человека сбилось, и в горле вдруг родились совершенно новые звуки - тихие, лёгкие, прерывистые... И это тоже оказалось неожиданно и очень приятно! В ту минуту изумлённый Эдвард даже не вспомнил о том, что это волшебное ощущение называется простым словом «смех», но он, действительно, смеялся! Смеялся впервые в жизни...
Вилли нисколько не удивило, что его единственный ученик так горячо и сразу потянулся к этому нелепому созданию. Более того - он подозревал, что рано или поздно нечто подобное должно произойти, и он заранее этого очень боялся... И хотя он, Вилли Вонка, подарил ему чудесную сладкую сказку - всю эту волшебную страну шоколадных рек с карамельными берегами, разумом он понимал, что только одно это не сделает Чарли по-настоящему счастливым. Волею случая огромный мир сжался теперь для Чарли до размеров одной Шоколадной фабрики, но ведь Чарли - пока всего лишь ребёнок, маленький мальчик, которому, наверное, очень хочется вместе с друзьями бегать по лужам, играть в футбол, валяться в снегу и просто - бездельничать... А что из всего этого способен был дать ему стареющий скучный зануда-кондитер? Ничего. Ровным счётом, ни-че-го... И теперь Чарли уйдёт... Отдалится... Станет ему чужим, как все прочие дети.
- Нет... не надо... Не так быстро... - прошептал он. - Пожалуйста, не так быстро!.. Я не готов к такому...
«Чарли, дорогой мой Чарли... - мысленно сказал он. - Ещё совсем недавно мы с тобой точно так же гуляли здесь, болтая обо всём на свете... И вот, тебе уже больше не нужен твой мистер Вонка... Теперь у тебя есть Эдвард - забавная живая игрушка сумасшедшего мастера... Не хочу... Не буду мешать тебе, мой мальчик... Играй... Развлекайся... Ты это заслужил...»
Сердце кондитера ныло нестерпимо. А теперь ещё, вдобавок ко всему, что-то непонятное случилось с его глазами: лужайка, река, водопад, маленькие чёткие фигурки Чарли и Эдварда, фантастическое сооружение, возникшее на месте карамельного куста, - всё это начало расплываться, словно в тумане. Глазам стало горячо, в носу защипало... Насморк, что ли?.. Как странно...
Вилли торопливо сморгнул, шмыгнул носом, надвинул цилиндр на глаза...
Он припомнил ледяную стружку, грубые бесформенные хлопья, летевшие некогда из-под его ножниц, не идущие ни в какое сравнение с этим лиловым волшебством, и печально вздохнул... Облачко тёплого пара, вырвавшись из его губ, коснулось снежинки, и чудо погасло, оставив после себя лишь воспоминание и маленькую прозрачную капельку, похожую на слезу...
«Красота смертна... - подумалось Эдварду. - Даже лёгкое дыхание способно её уничтожить...»
Он опустился на колени и осторожно погрузил руки в пушистый снег... Ему так хотелось зачерпнуть его ладонями, набрать полные горсти, почувствовать кончиками пальцев уколы этих неуловимых холодных искр... Но у него нет пальцев. У него нет ладоней. У него нет ничего, кроме живого горячего сердца...
Но Эдвард всё ещё был для Чарли полнейшей загадкой. Он видел снимки из сканера мистера Вонки, и по ним было ясно, что Эдвард - действительно робот. Но - какой! Забавный и тёплый, наивный и грустный, и, невзирая на грозные ножницы, очень доверчивый и беспомощный, как ребёнок! Это просто невероятно, как механизм для стрижки кустов может быть таким человечным, так откровенно выражать свои чувства, так огорчаться и радоваться, и так трогательно бояться мистера Вонку! Это значит, что в механическом теле заключена душа человека!
Вот и случилось то, чего так ждал и боялся Эдвард. Вот оно... Как ураган, налетело стремительно, неумолимо. Пришло, растревожило, разбередило старые раны, и всколыхнуло память о том, что хотелось забыть навсегда... Сердце снова стучит, как прежде, и снова болит, как давно не болело... Почему, ну почему он не ушёл сразу, как и хотел, зачем дал уговорить себя остаться в этом маленьком доме? Что он хотел изменить, что хотел доказать, и кому? Ведь от себя не уйдёшь, не сбежишь на край света, не спрячешься под землю... Все твои грехи и пороки, словно стервятники, увяжутся следом, и не оставят тебя до конца твоих дней. Они будут висеть над тобой, как бы упорно ты не пытался не замечать их. Они будут ползти за тобой по пятам до последнего вздоха. Они будут гнать и толкать тебя к той черте, из-за которой нет возврата... И самый страшный твой грех никогда не отпустит тебя, даже если ты знаешь, что совершил его ради спасения близких... Но даже тогда этому нет, и не будет прощения. Ножницы, одним движением творящие чудо и так же легко отнимающие жизнь... Предательски острые и смертельно опасные для всех, кто был ему дорог, для тех, за которых он сам готов был пожертвовать жизнью... Ножницы - его тяжкая вечная кара. Как же он их ненавидел!
Часы в доме пробили шесть...
Милые, добрейшие люди, так безмятежно спящие в этот ранний час, приняли и согрели его. Маленький Чарли с первой минуты так доверяет ему, ничего не зная о мрачном прошлом Эдварда и ни о чём не догадываясь... Этот мальчик так же светел и чист, как синий волшебный снег, и Эдвард вдруг с ужасом понял, что начинает любить его всем своим сердцем. За что ему этот подарок судьбы, этот верный маленький друг, ведь такого счастья он не заслуживал! Нет, он не должен, не имеет права лгать Чарли. Он так больше не может! Молчание - та же ложь, а ложь - это ещё одна тяжкая вина, вина перед другом! Он не может предать дружбу. Он должен сказать ему правду - всю страшную правду - и снять с души этот камень. Когда? Утром... Наверное, утром... Нет, тогда может быть уже слишком поздно. Это надо сделать сейчас, сию же минуту, пока ещё есть решимость и силы, пока он не ещё не прирос к нему намертво своей истерзанной, изодранной в клочья, кровоточащей душой...
Эдвард бежал, не разбирая дороги... Безотчётный ужас и боль гнали его неведомо куда. Всё, чего ему сейчас хотелось, это забиться в какой-нибудь самый тёмный угол, в самую узкую щель, и там умереть, исчезнуть из памяти этих людей, пропасть пропадом навсегда, кануть навеки... И никогда больше не существовать, не присутствовать, не быть. Он всегда приносил, приносит, и будет приносить одни лишь несчастья всем, кого любит... Он не в силах изменить этого, но он может это остановить... Разорвать, разрезать запутанный узел... Да, пожалуй, это единственное, что он ещё действительно может... Ему нет места в этом мире...
Эдвард понуро сел на край помоста, обхватив руками колени, и нахохлился.
- Отец... умер в тот день... в ту минуту... когда подарил мне руки... - его голос дрогнул и сорвался. - А если сегодня опять что-то случится?..
«Какой же он ещё маленький! - вдруг подумал Чарли. - Это же просто потерянный ребёнок, боящийся темноты и страшных снов!» И Чарли, совсем как взрослый, крепко обнял его, немного подержал так – большого, но беззащитного, железного но живого, и легонько встряхнул.
Вот и всё. Мечта всей его жизни сбылась. Сбылась неожиданно. Вдруг. В один момент. Но ни отец, ни Она, никогда этого не узнают. Как жаль...
Перед глазами всё поплыло... Больно... Очень больно... Эдвард чуть слышно застонал сквозь стиснутые зубы... Только бы не заплакать, только бы опять всё не испортить... Господи, ну почему же так больно?..
- Пудинг погиб, виновник торжества получил телесные увечья... Словом - вечеринка удалась! - подытожил мистер Вонка, откидываясь на спинку своего стула. - Ничего себе – «селебрейтнули»!..
Чарли был потрясён и тронут. Эдвард только что, взял, и вот так, запросто вручил ему свою жизнь! Ему - двенадцатилетнему мальчишке! С самого первого дня они сдружились так, словно знали друг друга тысячу лет, но только сейчас Чарли вдруг по-настоящему ощутил, каким хрупким, доверчивым и беззащитным было это странное живое существо...
Он бережно прикрыл ладошкой заветный ключ.
- Братишка, обещаю тебе - я никому никогда не позволю остановить твои часы!..
И вдруг что-то горячее сильно толкнуло его в сердце и разлилось по всему железному телу, раскаляя его изнутри. Он вдруг понял, что ему нужно делать, и как именно делать. «Ты прямо, как печка, Эдвард!» Ну что же - печка, так печка! Он вспомнил, как оплывал и таял снеговик под его руками, как капала сквозь пальцы талая вода... И если надежды нет никакой, то, по крайней мере, он может согревать Чарли своим теплом, до конца, каким бы он ни был, этот конец. Он будет его печкой! И Эдвард приподнял мальчика с подушки, очень бережно, как самое дорогое в мире сокровище, взял его на руки и крепко прижал к себе.
А холод добрался уже почти до самого сердца. Он стал таким обжигающим, что больше уже походил на жар... Жар от костра... Или, от камина... Или, от летнего Солнца, - от его сильных вездесущих лучей... «Ничего не бойся, братишка! Мы растопим снеговика!» - сказало вдруг Солнце, и десятью острыми лучами звонко ударило в мёрзлую колючую скорлупу. Снеговик скособочился, осел и рассыпался сверкающей снежной пылью. Взломав твёрдый ледяной панцирь, лучи дотянулись до Чарли, приподняли из снега его окоченевшее тело и, бережно обняв, понесли куда-то вверх. Они несли его всё выше и выше, к кому-то доброму, сильному и горячему... Тепло окружило его, обволокло и омыло, накатываясь волнами, как океан омывает остров - такое желанное, спокойное, ласковое тепло... Растворяясь в золотой солнечной дымке, Чарли на миг уловил знакомое негромкое поскрипывание жёсткой кожи у своей щеки и острый запах разогретого машинного масла...
А Чарли, оцепенев от горя, слушал глухую тишину в груди своего погибшего друга, тишину, нарушаемую лишь стуком собственного сердца и биением пульса в висках... Добрая и нежная волшебная сказка оборвалась внезапно и страшно, не успев даже начаться... И теперь Чарли знает, каково это - терять тех, к кому прирос, прикипел всей душой... А это потому, что он не сдержал данного Эдварду слова и не просто позволил часам остановиться, а сам, хоть и косвенно, остановил их....
Ошибки быть не могло - он так хорошо знал этот звук! Неужели у него получилось, и часы пошли?! Чарли вцепился взглядом в Эдварда, всем своим существом страстно желая чуда, и чудо, кажется, произошло, потому что, Эдвард медленно открыл глаза, и глаза эти - тёмно-карие, удивительно живые и блестящие, повернулись в орбитах и уставились прямо на Чарли! Оживший механический человек приподнялся, сел, и его губы дрогнули.
- Чарли... У тебя шнурок развязался... - тихо сказал он и улыбнулся.
Эдвард помолчал, задумчиво рассматривая свои покалеченные руки... Что ж, его заветное желание сбылось, и даже больше: эти руки сослужили добрую службу близким людям - чего же ему ещё желать?!
Эдвард решительно поднял голову:
- Ножницы, так ножницы!
- Ты в этом уверен? - серьёзно переспросил Вонка.
- Да.
- Но почему?! - опешил Чарли. - Это же - ножницы! Ты ведь так хотел...
- Потому что, я с ними родился, - тихо сказал Эдвард и вдруг с озорной улыбкой взглянул на Чарли: - И потому что... Они, всё-таки, были... классные!
Недавно я полночи читала один фанфик. Даже не фанфик, а сказку. Живую и прекрасную. Я перечитала ее уже трижды. И каждый раз душа взлетает, а в сердце трепещут бабочки.
Это кроссовер "Эдварда руки-ножницы" и "Чарли и шоколадная фабрика". И если первый фильм я трепетно люблю, то ко второму совершенно равнодушна. Но тут... этот мир так вписался в Рождественскую сказку, что я почувствовала холод снежинок на щеках и вдохнула запах мандаринов и хвои. Если ощущение лета в феврале мне давал мультфильм "Унесенные призраками", то от этого фика у меня в июле неожиданно пришло Рождество.
Это настоящая сказка. И я обязательно прочту ее своей дочери, когда она немного подрастет.
Вот ссылка на него:
Это зазипованный архив
А это - полюбившиеся мне цитаты:
ВАРНИНГ: тут не только куча спойлеров, но и тьма-тьмущая розовых соплей и флаффа. Я честно предупреждаю.- Ещё хоть один шаг, и я - недвижимость... - простонал Вонка, бухнул свою ношу на продавленный кухонный диванчик и повалился рядом. - Всё... Сил моих больше нет...
Они все вместе - мальчик по имени Чарли, его мать, две бабушки и два дедушки, - поили его, как ребёнка, густой ароматной коричневой жидкостью, держа чашку у его губ и осторожно поддерживая ему голову, а он, обложенный горячими грелками и, по самый нос укутанный толстым пледом, сидел на диванчике и оттаивал. От него валил густой пар, с волос и ресниц капало, капли текли по щекам и, почему-то, были солёными... Его сердцу вдруг стало больно от переполнявшего его тепла и чувства признательности к этим совершенно чужим ему людям. Эдвард давно уже забыл, какой бывает простая человеческая забота... Их, казалось, совершено не беспокоил вид его ножниц, ведь у них было дело поважнее - отогреть, накормить и напоить гостя.
Нет, Эдвард на них не сердился. Он вообще не умел сердиться долго. Он просто навсегда исчез из их жизни. Сейчас он знает, что иначе и быть не могло: он оказался слишком не похожим на них - он слишком другой, слишком прямой и открытый, а это часто раздражает... С тех пор он многое понял, он стал мудрее, сильнее, но тогда... Тогда ему было больно. Невыносимо больно. И ещё очень долго он не способен был чувствовать ничего, кроме боли, денно и нощно терзающей его душу, рвущей его сердце на части. Временами боль становилась такой мучительной, что однажды ночью он попытался остановить свои часы... Жить он остался лишь потому, что его железные острые «пальцы» не сумели схватить и повернуть вспять маленький ключик на его левом плече...
Со временем, он примирился с болью, даже привык к ней, научился с ней жить. Эдвард вспомнил, что у него есть дом, где он родился, и что в этом доме у него есть друзья: медный дракон, примостившийся на дымоходе, горгульи, химеры, и гранитные кошки на крыше, и молчаливый каменный призрак в холле у лестницы... Ещё у него был сад, а в нём - олени и страусы, белки и лебеди, единороги и змеи, созданные его ножницами из зелёных кустов остролиста... Нет, всё-таки он был не один...
И было ещё кое-что, чему Эдвард не мог дать объяснения. Время от времени он находил наверху огромные прозрачные глыбы чистого арктического льда... Он не знал, откуда этот лёд, но он точно знал, что с ним делать. Эдвард помнил то злосчастное Рождество, когда вырезал свою первую ледяную статую. В ту ночь Она танцевала под снегом, летящим из-под его ножниц, под снегом, сотворённым его руками...
И ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть это снова. Его быстрые железные пальцы сами потянулись ко льду, высекая из него навеки застывший в памяти образ. И снова, и снова... И тогда в мире шёл снег...
И боль притупилась, утихла, и сердце Эдварда успокоилось. Оно больше не рвалось из груди, а тихо и ровно стучало, отмеряя годы, часы и минуты вечности - тик-так, тик-так... тик-так... И Эдварду стало казаться, что в его жизни больше ничего никогда не случится... Но если бы он знал тогда, как он ошибался!
Внезапно у него появилось удивительное чувство. Ничего подобного он раньше никогда не испытывал. В глубине его души, как в океане, вдруг закипела и стала подниматься большая волна, только волна эта была не холодной и синей, а золотой и очень тёплой. Она поднималась всё выше, распирая изнутри грудную клетку и щекоча сердце миллионами солнечных пузырьков... Это было непривычно, жутковато и... весело! Эдварду вдруг захотелось сделать что-нибудь озорное, его губы раздвинулись в широкой улыбке, и он, неожиданно для себя самого, произнёс:
- Чарли... У тебя... шнурок развязался!..
Чарли замер, отвесив челюсть, обернулся к нему, потом, ударив себя ладонями по коленкам, радостно завопил:
- Дружище! У нас получилось! Какой же ты молодчина! Ур-ра!!!
И тут в груди Эдварда, словно, что-то лопнуло, и горячая волна веселья вырвалась на свободу. Она захлестнула его, и покатилась бесконечными лабиринтами фабричных коридоров, разбрызгивая вокруг солнечные зайчики и бесследно смывая остатки сегодняшних тревог и потрясений. Дыхание механического человека сбилось, и в горле вдруг родились совершенно новые звуки - тихие, лёгкие, прерывистые... И это тоже оказалось неожиданно и очень приятно! В ту минуту изумлённый Эдвард даже не вспомнил о том, что это волшебное ощущение называется простым словом «смех», но он, действительно, смеялся! Смеялся впервые в жизни...
Вилли нисколько не удивило, что его единственный ученик так горячо и сразу потянулся к этому нелепому созданию. Более того - он подозревал, что рано или поздно нечто подобное должно произойти, и он заранее этого очень боялся... И хотя он, Вилли Вонка, подарил ему чудесную сладкую сказку - всю эту волшебную страну шоколадных рек с карамельными берегами, разумом он понимал, что только одно это не сделает Чарли по-настоящему счастливым. Волею случая огромный мир сжался теперь для Чарли до размеров одной Шоколадной фабрики, но ведь Чарли - пока всего лишь ребёнок, маленький мальчик, которому, наверное, очень хочется вместе с друзьями бегать по лужам, играть в футбол, валяться в снегу и просто - бездельничать... А что из всего этого способен был дать ему стареющий скучный зануда-кондитер? Ничего. Ровным счётом, ни-че-го... И теперь Чарли уйдёт... Отдалится... Станет ему чужим, как все прочие дети.
- Нет... не надо... Не так быстро... - прошептал он. - Пожалуйста, не так быстро!.. Я не готов к такому...
«Чарли, дорогой мой Чарли... - мысленно сказал он. - Ещё совсем недавно мы с тобой точно так же гуляли здесь, болтая обо всём на свете... И вот, тебе уже больше не нужен твой мистер Вонка... Теперь у тебя есть Эдвард - забавная живая игрушка сумасшедшего мастера... Не хочу... Не буду мешать тебе, мой мальчик... Играй... Развлекайся... Ты это заслужил...»
Сердце кондитера ныло нестерпимо. А теперь ещё, вдобавок ко всему, что-то непонятное случилось с его глазами: лужайка, река, водопад, маленькие чёткие фигурки Чарли и Эдварда, фантастическое сооружение, возникшее на месте карамельного куста, - всё это начало расплываться, словно в тумане. Глазам стало горячо, в носу защипало... Насморк, что ли?.. Как странно...
Вилли торопливо сморгнул, шмыгнул носом, надвинул цилиндр на глаза...
Он припомнил ледяную стружку, грубые бесформенные хлопья, летевшие некогда из-под его ножниц, не идущие ни в какое сравнение с этим лиловым волшебством, и печально вздохнул... Облачко тёплого пара, вырвавшись из его губ, коснулось снежинки, и чудо погасло, оставив после себя лишь воспоминание и маленькую прозрачную капельку, похожую на слезу...
«Красота смертна... - подумалось Эдварду. - Даже лёгкое дыхание способно её уничтожить...»
Он опустился на колени и осторожно погрузил руки в пушистый снег... Ему так хотелось зачерпнуть его ладонями, набрать полные горсти, почувствовать кончиками пальцев уколы этих неуловимых холодных искр... Но у него нет пальцев. У него нет ладоней. У него нет ничего, кроме живого горячего сердца...
Но Эдвард всё ещё был для Чарли полнейшей загадкой. Он видел снимки из сканера мистера Вонки, и по ним было ясно, что Эдвард - действительно робот. Но - какой! Забавный и тёплый, наивный и грустный, и, невзирая на грозные ножницы, очень доверчивый и беспомощный, как ребёнок! Это просто невероятно, как механизм для стрижки кустов может быть таким человечным, так откровенно выражать свои чувства, так огорчаться и радоваться, и так трогательно бояться мистера Вонку! Это значит, что в механическом теле заключена душа человека!
Вот и случилось то, чего так ждал и боялся Эдвард. Вот оно... Как ураган, налетело стремительно, неумолимо. Пришло, растревожило, разбередило старые раны, и всколыхнуло память о том, что хотелось забыть навсегда... Сердце снова стучит, как прежде, и снова болит, как давно не болело... Почему, ну почему он не ушёл сразу, как и хотел, зачем дал уговорить себя остаться в этом маленьком доме? Что он хотел изменить, что хотел доказать, и кому? Ведь от себя не уйдёшь, не сбежишь на край света, не спрячешься под землю... Все твои грехи и пороки, словно стервятники, увяжутся следом, и не оставят тебя до конца твоих дней. Они будут висеть над тобой, как бы упорно ты не пытался не замечать их. Они будут ползти за тобой по пятам до последнего вздоха. Они будут гнать и толкать тебя к той черте, из-за которой нет возврата... И самый страшный твой грех никогда не отпустит тебя, даже если ты знаешь, что совершил его ради спасения близких... Но даже тогда этому нет, и не будет прощения. Ножницы, одним движением творящие чудо и так же легко отнимающие жизнь... Предательски острые и смертельно опасные для всех, кто был ему дорог, для тех, за которых он сам готов был пожертвовать жизнью... Ножницы - его тяжкая вечная кара. Как же он их ненавидел!
Часы в доме пробили шесть...
Милые, добрейшие люди, так безмятежно спящие в этот ранний час, приняли и согрели его. Маленький Чарли с первой минуты так доверяет ему, ничего не зная о мрачном прошлом Эдварда и ни о чём не догадываясь... Этот мальчик так же светел и чист, как синий волшебный снег, и Эдвард вдруг с ужасом понял, что начинает любить его всем своим сердцем. За что ему этот подарок судьбы, этот верный маленький друг, ведь такого счастья он не заслуживал! Нет, он не должен, не имеет права лгать Чарли. Он так больше не может! Молчание - та же ложь, а ложь - это ещё одна тяжкая вина, вина перед другом! Он не может предать дружбу. Он должен сказать ему правду - всю страшную правду - и снять с души этот камень. Когда? Утром... Наверное, утром... Нет, тогда может быть уже слишком поздно. Это надо сделать сейчас, сию же минуту, пока ещё есть решимость и силы, пока он не ещё не прирос к нему намертво своей истерзанной, изодранной в клочья, кровоточащей душой...
Эдвард бежал, не разбирая дороги... Безотчётный ужас и боль гнали его неведомо куда. Всё, чего ему сейчас хотелось, это забиться в какой-нибудь самый тёмный угол, в самую узкую щель, и там умереть, исчезнуть из памяти этих людей, пропасть пропадом навсегда, кануть навеки... И никогда больше не существовать, не присутствовать, не быть. Он всегда приносил, приносит, и будет приносить одни лишь несчастья всем, кого любит... Он не в силах изменить этого, но он может это остановить... Разорвать, разрезать запутанный узел... Да, пожалуй, это единственное, что он ещё действительно может... Ему нет места в этом мире...
Эдвард понуро сел на край помоста, обхватив руками колени, и нахохлился.
- Отец... умер в тот день... в ту минуту... когда подарил мне руки... - его голос дрогнул и сорвался. - А если сегодня опять что-то случится?..
«Какой же он ещё маленький! - вдруг подумал Чарли. - Это же просто потерянный ребёнок, боящийся темноты и страшных снов!» И Чарли, совсем как взрослый, крепко обнял его, немного подержал так – большого, но беззащитного, железного но живого, и легонько встряхнул.
Вот и всё. Мечта всей его жизни сбылась. Сбылась неожиданно. Вдруг. В один момент. Но ни отец, ни Она, никогда этого не узнают. Как жаль...
Перед глазами всё поплыло... Больно... Очень больно... Эдвард чуть слышно застонал сквозь стиснутые зубы... Только бы не заплакать, только бы опять всё не испортить... Господи, ну почему же так больно?..
- Пудинг погиб, виновник торжества получил телесные увечья... Словом - вечеринка удалась! - подытожил мистер Вонка, откидываясь на спинку своего стула. - Ничего себе – «селебрейтнули»!..
Чарли был потрясён и тронут. Эдвард только что, взял, и вот так, запросто вручил ему свою жизнь! Ему - двенадцатилетнему мальчишке! С самого первого дня они сдружились так, словно знали друг друга тысячу лет, но только сейчас Чарли вдруг по-настоящему ощутил, каким хрупким, доверчивым и беззащитным было это странное живое существо...
Он бережно прикрыл ладошкой заветный ключ.
- Братишка, обещаю тебе - я никому никогда не позволю остановить твои часы!..
И вдруг что-то горячее сильно толкнуло его в сердце и разлилось по всему железному телу, раскаляя его изнутри. Он вдруг понял, что ему нужно делать, и как именно делать. «Ты прямо, как печка, Эдвард!» Ну что же - печка, так печка! Он вспомнил, как оплывал и таял снеговик под его руками, как капала сквозь пальцы талая вода... И если надежды нет никакой, то, по крайней мере, он может согревать Чарли своим теплом, до конца, каким бы он ни был, этот конец. Он будет его печкой! И Эдвард приподнял мальчика с подушки, очень бережно, как самое дорогое в мире сокровище, взял его на руки и крепко прижал к себе.
А холод добрался уже почти до самого сердца. Он стал таким обжигающим, что больше уже походил на жар... Жар от костра... Или, от камина... Или, от летнего Солнца, - от его сильных вездесущих лучей... «Ничего не бойся, братишка! Мы растопим снеговика!» - сказало вдруг Солнце, и десятью острыми лучами звонко ударило в мёрзлую колючую скорлупу. Снеговик скособочился, осел и рассыпался сверкающей снежной пылью. Взломав твёрдый ледяной панцирь, лучи дотянулись до Чарли, приподняли из снега его окоченевшее тело и, бережно обняв, понесли куда-то вверх. Они несли его всё выше и выше, к кому-то доброму, сильному и горячему... Тепло окружило его, обволокло и омыло, накатываясь волнами, как океан омывает остров - такое желанное, спокойное, ласковое тепло... Растворяясь в золотой солнечной дымке, Чарли на миг уловил знакомое негромкое поскрипывание жёсткой кожи у своей щеки и острый запах разогретого машинного масла...
А Чарли, оцепенев от горя, слушал глухую тишину в груди своего погибшего друга, тишину, нарушаемую лишь стуком собственного сердца и биением пульса в висках... Добрая и нежная волшебная сказка оборвалась внезапно и страшно, не успев даже начаться... И теперь Чарли знает, каково это - терять тех, к кому прирос, прикипел всей душой... А это потому, что он не сдержал данного Эдварду слова и не просто позволил часам остановиться, а сам, хоть и косвенно, остановил их....
Ошибки быть не могло - он так хорошо знал этот звук! Неужели у него получилось, и часы пошли?! Чарли вцепился взглядом в Эдварда, всем своим существом страстно желая чуда, и чудо, кажется, произошло, потому что, Эдвард медленно открыл глаза, и глаза эти - тёмно-карие, удивительно живые и блестящие, повернулись в орбитах и уставились прямо на Чарли! Оживший механический человек приподнялся, сел, и его губы дрогнули.
- Чарли... У тебя шнурок развязался... - тихо сказал он и улыбнулся.
Эдвард помолчал, задумчиво рассматривая свои покалеченные руки... Что ж, его заветное желание сбылось, и даже больше: эти руки сослужили добрую службу близким людям - чего же ему ещё желать?!
Эдвард решительно поднял голову:
- Ножницы, так ножницы!
- Ты в этом уверен? - серьёзно переспросил Вонка.
- Да.
- Но почему?! - опешил Чарли. - Это же - ножницы! Ты ведь так хотел...
- Потому что, я с ними родился, - тихо сказал Эдвард и вдруг с озорной улыбкой взглянул на Чарли: - И потому что... Они, всё-таки, были... классные!