03.03.2011 в 02:47
Пишет derevotakoe:И жили они... - 3.4.
Назв: И жили они...
Авт: Яблонька
Предупреждение: Всем нам надо потихоньку готовиться к тому, что приближается конец этой истории…
Я села в метро, когда на улицах начали загораться фонари, а на востоке – звезды. В Чикаго за мельтешением рекламных неоновых вывесок, конечно, не было видно ни чистого неба, ни заката солнца. Но, выехав за основную городскую застройку, электричка понеслась по открытому пространству, и я не в первый раз за эти дни смогла с истинным наслаждением полюбоваться сиянием ночных светил.
За сегодня я перевыполнила план по новым впечатлениям. Мало того, что удалось познакомиться с дальними родственниками Эдварда, которые развлекали меня все утро историей семьи Прайсов-Стенфильдов-Уорренов, так еще Алекс потащил меня в обеденный перерыв домой к своей бабушке, чтобы снять копии с личной переписки профессора Прайса с Ребеккой Стенфильд. Я, узнав, что сохранились письма создателя Эдварда, воспылала желанием сразу же выяснить, о чем там говорилось, но оказалось, что Алекс даже не читал их.
- Старье всякое, - пожал он плечами, сидя рядом со мной в автобусе, который шел на окраину Чикаго, где находился дом миссис Уоррен. – Поди что какие-нибудь розовые сопли, типа «дорогая, извини, я полюбил здесь другую, не поминай лихом…»
- А бабушка твоя их читала? – поинтересовалась я с недоумением: не ожидала, что библиотечный работник так отзовется об исторических документах.
- Бабуля-то? Ну, не знаю, осмелилась ли она прикоснуться к своей святыне… - засмеялся парень. – Она просто благоговеет перед именем профессора Прайса и всем, что с ним связанно. Вполне вероятно, она устроила из коробки с письмами неприкосновенного идола…
читать дальше
Копии с писем мы сняли довольно быстро – их было всего около десяти, но я решила, что будет несправедливо читать их без Эдварда, поэтому собрала волю в кулак и убрала тонкую пачку бумаги в рюкзак. Искренне поблагодарив «родственника», я взяла у него номер телефона, сказав, что сброшу ему свой (чего, конечно, не стала делать), и мы по-братски распрощались на станции метро – я отправилась по магазинам, а парень – обратно в универ. Жаль было расставаться с Алексом, который оказался славным человеком не только внешне, но подвергать его опасности, рассказывая правду, я не собиралась: мало ли что, вдруг Ричардсона пробьет на более тщательное расследование единственного хранилища записей Прайса, и он опять нагрянет в библиотеку университета...
И вот я сидела и смотрела на звезды, уставшая и более чем удовлетворенная результатами поездки. Не хотелось думать о проблемах, и я немного отрешилась от реальности и до своей остановки ехала, подремывая, склонив голову к оконному стеклу. Вагон мягко и успокаивающе потряхивало.
Но, выйдя из электрички, я посмотрела в сторону озера и вдруг вспомнила сегодняшнее утро, книгу и поцелуй… и сонливость как рукой сняло.
А сердце устроило концерт для ударных с оркестром: мне ведь сейчас придется Эдварду в глаза смотреть!..
Ватными ногами я двинулась навстречу неизведанному, надеясь, что по дороге что-нибудь придумаю, но в голову, как нарочно, лезли совсем не те мысли. Вдруг вспомнились слова Рика про месяц жизни под одной крышей со взрослым ребенком, запеленутые в скотч лезвия, разбитая чашка, бьющие по лицу и рукам ветки шиповника, страх перед военными, депрессия последних дней… и лицо Алекса, его мягкий бас, легкий характер и ненапряжная жизнерадостность… Голос Рика зазвучал, как будто возле уха: «Ты устанешь… и захочешь свободы… и любви человека твоего круга…»
Нет! – заорала я внутри себя. – Уйди! Заткнись!
В этот момент я ненавидела себя, Рика, Алекса и Эдварда, вместе взятых. Скорость приближения к месту назначения упала до нуля. Настроение стало совсем скверным. Я постояла, восстанавливая дыхание и успокаивая сердце и нервы, сглотнула комок слез в горле и взглянула на виднеющийся между деревьями дом. И замерла.
На улице было уже довольно темно, но свет не горел ни в одном окне. Воображение подсунуло мне картинку с бездыханным Эдвардом, лежащим у перегоревшей розетки. И я рванула к дому.
Кое-как, не попадая ключом в замок, я открыла дверь и внеслась в гостиную, включая верхний свет, хотя обычно вечерами мы пользовались настольной лампой, чтобы не привлекать лишнего внимания… Эдварда не было ни в кресле, ни на полу, ни в кухне, ни в спальнях, ни в ванной комнате… Я пробежалась по всему дому, но безрезультатно. Неужели они нас и здесь достали?.. Только не это… Я вышла из дома, все еще надеясь, что пойму, что произошло…
А по дорожке, выложенной камнем, со стороны озера шел Эдвард. Только сейчас я заметила, что он начал отвыкать от своей скованной походки и двигался свободней, хоть и по-прежнему сутуло. Лезвия чуть звякали друг об друга. В сумерках резко выделялись светлая майка и брюки парня: еще пару недель назад мы нашли их в запасах хозяев нашего пристанища; они напоминали одежду Рика, которую я дала Эдварду у себя в квартире в первый день его появления в Колорадо-Спрингсе…
Эдвард, глядя на меня, шаг за шагом приближался к входу в дом. И на каждый его шаг в мыслях мелькали уже другие картинки: тихие вечера с книжками в руках и редкими наивными вопросами, упрямый карий взгляд и человеческое тепло холодной стали на моей щеке, молитва в унисон с птицами в пронизанном светом храме, мерцание свечи на столе и силуэт Эдварда на фоне залитого дождем окна, и, наконец, улыбка одними глазами, трогательная и доверчивая…
Он подошел совсем близко и остановился.
- Я же говорила, что вернусь, - сказала я. В сердце прояснилось: выбор был сделан.
Эдвард смотрел тем же взглядом, что и утром: мягко и серьезно.
- Я знаю, - ответил он, и я больше не могла просто так стоять. Сделав шаг к Эдварду, я уткнулась носом в его плечо. Он дрогнул, пару секунд не шевелился, а потом медленно поднял руки и очень осторожно обнял меня, стараясь не задеть лезвиями. Мне было так необыкновенно спокойно и легко, что все волнения отошли куда-то на задворки сознания; я чувствовала, что рядом со мной именно тот человек, который должен быть со мной. И я не променяю его ни на каких успешных красавчиков с обычными руками. Потому что дело-то ведь не в руках…
- Эдвард… - шепнула я, когда почувствовала, что с озера потянуло холодным ветром.
- Сэм? – произнес Эдвард, отводя руки.
Я посмотрела на него, пытаясь отпечатать в памяти его лицо в ту минуту: спокойно-умиротворенное и светлое. Потом представила, что у меня в жизни еще будет время и насмотреться на него, и сказать много важных слов, а сейчас…
- Пойдем, - я потянула его за руку к двери. – Во-первых, холодно, а во-вторых, у меня для тебя кое-что есть.
Эдвард улыбнулся и последовал за мной.
В гостиной я сразу же щелкнула выключателем на стене, погружая дом в темноту, и, пройдя к дивану, на ощупь нашла шнур лампы. Комнату залил мягкий теплый свет. Эдвард сел рядом со мной; я достала из рюкзака бумаги...
***
«Дорогая моя Ребекка!
Спасибо за твое письмо. Но знаешь, я сейчас несколько далек от склок профессоров университета и их споров на счет меня. Тот удачный экземпляр, что я привез из Чикаго, продолжает развиваться, и я ни о чем другом даже думать не могу… Если так пойдет дальше, то у меня будет готовый грудной младенец к зиме! Я бегаю по замку в диком восторге, каждые пять минут заглядывая в лабораторию. Конечно, малыш растет не сиюминутно, но мне кажется, что я замечаю, как у него уже развиваются конечности и внутренние органы!
Если бы только видела!.. это прекрасно!
С любовью, Стюарт».
«Ребекка!
Эксперимент продвигается недостаточно удачно, поэтому я пока временно не смогу тебе писать. Ты требуешь от меня слишком многого, а наука не терпит суеты. Позже объясню, какие возникли проблемы, если тебе это, конечно, интересно, а пока извини. Не пиши мне, пока я не отвечу. У меня самого все в порядке, не волнуйся.
Стюарт».
«Ребекка, мои опасения полностью не подтвердились, но все же действительно всё не так гладко, как хотелось бы. Эмбрион развивается в пределах нормы по всем параметрам, кроме одного… У малыша до сих пор не сформировались ладони, и я не понимаю, что это значит. На ногах ступни и пальцы есть, а на руках нет… Может быть, какой-то сбой… Но я не теряю надежды!»
«Дорогая Ребекка!
Спасибо, что не забываешь!
Да, у меня действительно получилось создать ребенка из клеток моего организма! Все разработки, что я тебе оставил, подтверждают возможность этого. А то, что у малыша нет ладоней – что ж, рождаются люди и с более серьезными уродствами. Ничего. Сейчас самое главное – поддерживать жизнеобеспечивающую сферу вокруг плода, а это становится делать все сложнее. Я помню, как погибали эмбрионы в первых экспериментах из-за недостаточного соответствия жидкости, в которой они находились, с естественной питательной средой младенцев. А в этой Тампе так сложно найти стоящие препараты… Но я обнаружил, что некоторые химические компоненты с успехом заменяются вытяжками из костей крупного рогатого скота, а также соком переработанных особым образом лекарственных и ядовитых растений. Это настоящий прорыв в науке!
Стюарт Прайс».
«Ребекка,
Надеюсь, ты никому не сообщала, что я провожу эксперимент? Пока не нужно этого делать. Я все время боюсь, что мне помешают довести дело до конца. Малыш все растет – несколько медленнее простого человеческого младенца... Кстати, не помню, писал ли я, что у меня будет мальчик! Сын… Я жду его появления на свет, как не ждал, пожалуй, ни один отец. Сейчас, когда состав жидкости вокруг плода, наконец, успешно подобран, у меня много свободного времени, и я занимаюсь садом, и изредка балуюсь всякими механическими штуками. Хочу изобрести полезные для производства машины. Кстати, я не писал тебе еще, что у меня есть идея открыть хлебную фабрику? В Тампе пекут просто ужасный хлеб».
«Ребекка,
что значат твои слова о том, что ты беременна от меня?! Нет, я знаю их лексическое значение, но почему ты сообщаешь мне об этом только сейчас, накануне того, как мой собственный малыш должен родиться? Его появление на свет запланировано через месяц, и ты пишешь, что тебе рожать нужно примерно в то же время, так КАК же я могу приехать? Извини, но в данной ситуации я не могу бросить Эдварда… Я не писал, что решил назвать его Эдвардом, в честь моего отца? Сначала у меня была идея дать ему имя Адам, но я побоялся, что он повторит судьбу самого первого страдальца на Земле. Поэтому мальчик будет Эдвардом. Он уже значительно окреп. Я уже даже привык к виду безладонных ручек и размышляю о каких-нибудь толковых протезах. Но в этой дыре не найдешь ни пластмассы, ни каучука, и ни одной химического завода в округе. Надолго из дома я не отлучаюсь, а в городе меня не особо-то любят, поэтому мне даже послать некого, чтобы мне нашли хоть немного материала. Вокруг меня только железо и провода…»
«Ребекка, очень рад за тебя и за твоего сына. Хорошо, что с вами все в порядке. Эдвард пока еще не готов родиться (по моим подсчетам, до нужного срока еще несколько дней), но я уже переживаю. Я создал первого искусственно выведенного человека, с моими генами и с моей кровью в венах!
Желаю тебе и Хьюго когда-нибудь испытать такую же радость!»
«Ребекка,
Твоя преданность делает тебе честь, но – нет, я не хочу, чтобы ты переезжала ко мне. Я провожу величайший эксперимент в истории. Моему мальчику уже две недели, и это нормальный человеческий младенец, который плачет, когда голоден, и спит в три раза больше, чем бодрствует. Я покупаю молоко у фермерши на окраине Тампы, и, похоже, моему малышу оно нравится. Напиши мне, с какого периода мне стоит давать ему более твердую пищу.
Стюарт».
«Ребекка,
мне не нравится тон твоих последних писем. Такое впечатление, что ты хочешь разжалобить меня. Я знаю, что жить на плату лаборантки нелегко, но я вовсе не утверждаю, что так будет всегда. Тебе стоит оглянуться вокруг. Быть может, рядом с тобою есть достойный внимания молодой человек, который позаботится о тебе. Извини, моих накоплений хватит ненадолго, если я буду содержать еще и тебя. При всем уважении к тебе, Ребекка, я не могу этого сделать. У меня ребенок. Извини».
«Ребекка, это мое последнее письмо.
Почтальон больше не желает подниматься ко мне на холм; из-за моих экспериментов и новых изобретений в городе пошла молва, что я сумасшедший. Я отправляю это письмо прямо с почты, ходить куда у меня нет времени. Ребенок отнимает много сил. Эдварду уже три месяца, и я стал замечать некоторые странности в его развитии, точнее, в физическом здоровье. С самого рождения он ничем не болеет. Это необычно для ребенка, родившегося в лабораторных условиях. Возможно, произошел сбой на генетическом уровне, а может быть, в питательной среде из-за замены компонентов образовались какие-то элементы, повысившие его иммунитет, - не знаю. Но, тем не менее, у меня растет крепкий здоровый малыш. Как только ему исполнится три года, я поставлю ему протезы. Слышал, что какой-то ненормальный хирург пытался однажды соединить нервные окончания человеческой руки с искусственным материалом. Хочу проверить его теорию. Тогда у моего мальчика будут хоть какие-то руки. А после совершеннолетия Эдварда, если к тому времени организм не отторгнет металл, найду альтернативное покрытие из приемлемых химических составов. Но это все в будущем. А пока…
Не поминай меня лихом, Ребекка. И поцелуй от меня Хьюго.
Прощай.
Стюарт».
Я положила на колени письмо, и в комнате воцарилась тишина...
URL записиНазв: И жили они...
Авт: Яблонька
Предупреждение: Всем нам надо потихоньку готовиться к тому, что приближается конец этой истории…
Я села в метро, когда на улицах начали загораться фонари, а на востоке – звезды. В Чикаго за мельтешением рекламных неоновых вывесок, конечно, не было видно ни чистого неба, ни заката солнца. Но, выехав за основную городскую застройку, электричка понеслась по открытому пространству, и я не в первый раз за эти дни смогла с истинным наслаждением полюбоваться сиянием ночных светил.
За сегодня я перевыполнила план по новым впечатлениям. Мало того, что удалось познакомиться с дальними родственниками Эдварда, которые развлекали меня все утро историей семьи Прайсов-Стенфильдов-Уорренов, так еще Алекс потащил меня в обеденный перерыв домой к своей бабушке, чтобы снять копии с личной переписки профессора Прайса с Ребеккой Стенфильд. Я, узнав, что сохранились письма создателя Эдварда, воспылала желанием сразу же выяснить, о чем там говорилось, но оказалось, что Алекс даже не читал их.
- Старье всякое, - пожал он плечами, сидя рядом со мной в автобусе, который шел на окраину Чикаго, где находился дом миссис Уоррен. – Поди что какие-нибудь розовые сопли, типа «дорогая, извини, я полюбил здесь другую, не поминай лихом…»
- А бабушка твоя их читала? – поинтересовалась я с недоумением: не ожидала, что библиотечный работник так отзовется об исторических документах.
- Бабуля-то? Ну, не знаю, осмелилась ли она прикоснуться к своей святыне… - засмеялся парень. – Она просто благоговеет перед именем профессора Прайса и всем, что с ним связанно. Вполне вероятно, она устроила из коробки с письмами неприкосновенного идола…
читать дальше
Копии с писем мы сняли довольно быстро – их было всего около десяти, но я решила, что будет несправедливо читать их без Эдварда, поэтому собрала волю в кулак и убрала тонкую пачку бумаги в рюкзак. Искренне поблагодарив «родственника», я взяла у него номер телефона, сказав, что сброшу ему свой (чего, конечно, не стала делать), и мы по-братски распрощались на станции метро – я отправилась по магазинам, а парень – обратно в универ. Жаль было расставаться с Алексом, который оказался славным человеком не только внешне, но подвергать его опасности, рассказывая правду, я не собиралась: мало ли что, вдруг Ричардсона пробьет на более тщательное расследование единственного хранилища записей Прайса, и он опять нагрянет в библиотеку университета...
И вот я сидела и смотрела на звезды, уставшая и более чем удовлетворенная результатами поездки. Не хотелось думать о проблемах, и я немного отрешилась от реальности и до своей остановки ехала, подремывая, склонив голову к оконному стеклу. Вагон мягко и успокаивающе потряхивало.
Но, выйдя из электрички, я посмотрела в сторону озера и вдруг вспомнила сегодняшнее утро, книгу и поцелуй… и сонливость как рукой сняло.
А сердце устроило концерт для ударных с оркестром: мне ведь сейчас придется Эдварду в глаза смотреть!..
Ватными ногами я двинулась навстречу неизведанному, надеясь, что по дороге что-нибудь придумаю, но в голову, как нарочно, лезли совсем не те мысли. Вдруг вспомнились слова Рика про месяц жизни под одной крышей со взрослым ребенком, запеленутые в скотч лезвия, разбитая чашка, бьющие по лицу и рукам ветки шиповника, страх перед военными, депрессия последних дней… и лицо Алекса, его мягкий бас, легкий характер и ненапряжная жизнерадостность… Голос Рика зазвучал, как будто возле уха: «Ты устанешь… и захочешь свободы… и любви человека твоего круга…»
Нет! – заорала я внутри себя. – Уйди! Заткнись!
В этот момент я ненавидела себя, Рика, Алекса и Эдварда, вместе взятых. Скорость приближения к месту назначения упала до нуля. Настроение стало совсем скверным. Я постояла, восстанавливая дыхание и успокаивая сердце и нервы, сглотнула комок слез в горле и взглянула на виднеющийся между деревьями дом. И замерла.
На улице было уже довольно темно, но свет не горел ни в одном окне. Воображение подсунуло мне картинку с бездыханным Эдвардом, лежащим у перегоревшей розетки. И я рванула к дому.
Кое-как, не попадая ключом в замок, я открыла дверь и внеслась в гостиную, включая верхний свет, хотя обычно вечерами мы пользовались настольной лампой, чтобы не привлекать лишнего внимания… Эдварда не было ни в кресле, ни на полу, ни в кухне, ни в спальнях, ни в ванной комнате… Я пробежалась по всему дому, но безрезультатно. Неужели они нас и здесь достали?.. Только не это… Я вышла из дома, все еще надеясь, что пойму, что произошло…
А по дорожке, выложенной камнем, со стороны озера шел Эдвард. Только сейчас я заметила, что он начал отвыкать от своей скованной походки и двигался свободней, хоть и по-прежнему сутуло. Лезвия чуть звякали друг об друга. В сумерках резко выделялись светлая майка и брюки парня: еще пару недель назад мы нашли их в запасах хозяев нашего пристанища; они напоминали одежду Рика, которую я дала Эдварду у себя в квартире в первый день его появления в Колорадо-Спрингсе…
Эдвард, глядя на меня, шаг за шагом приближался к входу в дом. И на каждый его шаг в мыслях мелькали уже другие картинки: тихие вечера с книжками в руках и редкими наивными вопросами, упрямый карий взгляд и человеческое тепло холодной стали на моей щеке, молитва в унисон с птицами в пронизанном светом храме, мерцание свечи на столе и силуэт Эдварда на фоне залитого дождем окна, и, наконец, улыбка одними глазами, трогательная и доверчивая…
Он подошел совсем близко и остановился.
- Я же говорила, что вернусь, - сказала я. В сердце прояснилось: выбор был сделан.
Эдвард смотрел тем же взглядом, что и утром: мягко и серьезно.
- Я знаю, - ответил он, и я больше не могла просто так стоять. Сделав шаг к Эдварду, я уткнулась носом в его плечо. Он дрогнул, пару секунд не шевелился, а потом медленно поднял руки и очень осторожно обнял меня, стараясь не задеть лезвиями. Мне было так необыкновенно спокойно и легко, что все волнения отошли куда-то на задворки сознания; я чувствовала, что рядом со мной именно тот человек, который должен быть со мной. И я не променяю его ни на каких успешных красавчиков с обычными руками. Потому что дело-то ведь не в руках…
- Эдвард… - шепнула я, когда почувствовала, что с озера потянуло холодным ветром.
- Сэм? – произнес Эдвард, отводя руки.
Я посмотрела на него, пытаясь отпечатать в памяти его лицо в ту минуту: спокойно-умиротворенное и светлое. Потом представила, что у меня в жизни еще будет время и насмотреться на него, и сказать много важных слов, а сейчас…
- Пойдем, - я потянула его за руку к двери. – Во-первых, холодно, а во-вторых, у меня для тебя кое-что есть.
Эдвард улыбнулся и последовал за мной.
В гостиной я сразу же щелкнула выключателем на стене, погружая дом в темноту, и, пройдя к дивану, на ощупь нашла шнур лампы. Комнату залил мягкий теплый свет. Эдвард сел рядом со мной; я достала из рюкзака бумаги...
***
«Дорогая моя Ребекка!
Спасибо за твое письмо. Но знаешь, я сейчас несколько далек от склок профессоров университета и их споров на счет меня. Тот удачный экземпляр, что я привез из Чикаго, продолжает развиваться, и я ни о чем другом даже думать не могу… Если так пойдет дальше, то у меня будет готовый грудной младенец к зиме! Я бегаю по замку в диком восторге, каждые пять минут заглядывая в лабораторию. Конечно, малыш растет не сиюминутно, но мне кажется, что я замечаю, как у него уже развиваются конечности и внутренние органы!
Если бы только видела!.. это прекрасно!
С любовью, Стюарт».
«Ребекка!
Эксперимент продвигается недостаточно удачно, поэтому я пока временно не смогу тебе писать. Ты требуешь от меня слишком многого, а наука не терпит суеты. Позже объясню, какие возникли проблемы, если тебе это, конечно, интересно, а пока извини. Не пиши мне, пока я не отвечу. У меня самого все в порядке, не волнуйся.
Стюарт».
«Ребекка, мои опасения полностью не подтвердились, но все же действительно всё не так гладко, как хотелось бы. Эмбрион развивается в пределах нормы по всем параметрам, кроме одного… У малыша до сих пор не сформировались ладони, и я не понимаю, что это значит. На ногах ступни и пальцы есть, а на руках нет… Может быть, какой-то сбой… Но я не теряю надежды!»
«Дорогая Ребекка!
Спасибо, что не забываешь!
Да, у меня действительно получилось создать ребенка из клеток моего организма! Все разработки, что я тебе оставил, подтверждают возможность этого. А то, что у малыша нет ладоней – что ж, рождаются люди и с более серьезными уродствами. Ничего. Сейчас самое главное – поддерживать жизнеобеспечивающую сферу вокруг плода, а это становится делать все сложнее. Я помню, как погибали эмбрионы в первых экспериментах из-за недостаточного соответствия жидкости, в которой они находились, с естественной питательной средой младенцев. А в этой Тампе так сложно найти стоящие препараты… Но я обнаружил, что некоторые химические компоненты с успехом заменяются вытяжками из костей крупного рогатого скота, а также соком переработанных особым образом лекарственных и ядовитых растений. Это настоящий прорыв в науке!
Стюарт Прайс».
«Ребекка,
Надеюсь, ты никому не сообщала, что я провожу эксперимент? Пока не нужно этого делать. Я все время боюсь, что мне помешают довести дело до конца. Малыш все растет – несколько медленнее простого человеческого младенца... Кстати, не помню, писал ли я, что у меня будет мальчик! Сын… Я жду его появления на свет, как не ждал, пожалуй, ни один отец. Сейчас, когда состав жидкости вокруг плода, наконец, успешно подобран, у меня много свободного времени, и я занимаюсь садом, и изредка балуюсь всякими механическими штуками. Хочу изобрести полезные для производства машины. Кстати, я не писал тебе еще, что у меня есть идея открыть хлебную фабрику? В Тампе пекут просто ужасный хлеб».
«Ребекка,
что значат твои слова о том, что ты беременна от меня?! Нет, я знаю их лексическое значение, но почему ты сообщаешь мне об этом только сейчас, накануне того, как мой собственный малыш должен родиться? Его появление на свет запланировано через месяц, и ты пишешь, что тебе рожать нужно примерно в то же время, так КАК же я могу приехать? Извини, но в данной ситуации я не могу бросить Эдварда… Я не писал, что решил назвать его Эдвардом, в честь моего отца? Сначала у меня была идея дать ему имя Адам, но я побоялся, что он повторит судьбу самого первого страдальца на Земле. Поэтому мальчик будет Эдвардом. Он уже значительно окреп. Я уже даже привык к виду безладонных ручек и размышляю о каких-нибудь толковых протезах. Но в этой дыре не найдешь ни пластмассы, ни каучука, и ни одной химического завода в округе. Надолго из дома я не отлучаюсь, а в городе меня не особо-то любят, поэтому мне даже послать некого, чтобы мне нашли хоть немного материала. Вокруг меня только железо и провода…»
«Ребекка, очень рад за тебя и за твоего сына. Хорошо, что с вами все в порядке. Эдвард пока еще не готов родиться (по моим подсчетам, до нужного срока еще несколько дней), но я уже переживаю. Я создал первого искусственно выведенного человека, с моими генами и с моей кровью в венах!
Желаю тебе и Хьюго когда-нибудь испытать такую же радость!»
«Ребекка,
Твоя преданность делает тебе честь, но – нет, я не хочу, чтобы ты переезжала ко мне. Я провожу величайший эксперимент в истории. Моему мальчику уже две недели, и это нормальный человеческий младенец, который плачет, когда голоден, и спит в три раза больше, чем бодрствует. Я покупаю молоко у фермерши на окраине Тампы, и, похоже, моему малышу оно нравится. Напиши мне, с какого периода мне стоит давать ему более твердую пищу.
Стюарт».
«Ребекка,
мне не нравится тон твоих последних писем. Такое впечатление, что ты хочешь разжалобить меня. Я знаю, что жить на плату лаборантки нелегко, но я вовсе не утверждаю, что так будет всегда. Тебе стоит оглянуться вокруг. Быть может, рядом с тобою есть достойный внимания молодой человек, который позаботится о тебе. Извини, моих накоплений хватит ненадолго, если я буду содержать еще и тебя. При всем уважении к тебе, Ребекка, я не могу этого сделать. У меня ребенок. Извини».
«Ребекка, это мое последнее письмо.
Почтальон больше не желает подниматься ко мне на холм; из-за моих экспериментов и новых изобретений в городе пошла молва, что я сумасшедший. Я отправляю это письмо прямо с почты, ходить куда у меня нет времени. Ребенок отнимает много сил. Эдварду уже три месяца, и я стал замечать некоторые странности в его развитии, точнее, в физическом здоровье. С самого рождения он ничем не болеет. Это необычно для ребенка, родившегося в лабораторных условиях. Возможно, произошел сбой на генетическом уровне, а может быть, в питательной среде из-за замены компонентов образовались какие-то элементы, повысившие его иммунитет, - не знаю. Но, тем не менее, у меня растет крепкий здоровый малыш. Как только ему исполнится три года, я поставлю ему протезы. Слышал, что какой-то ненормальный хирург пытался однажды соединить нервные окончания человеческой руки с искусственным материалом. Хочу проверить его теорию. Тогда у моего мальчика будут хоть какие-то руки. А после совершеннолетия Эдварда, если к тому времени организм не отторгнет металл, найду альтернативное покрытие из приемлемых химических составов. Но это все в будущем. А пока…
Не поминай меня лихом, Ребекка. И поцелуй от меня Хьюго.
Прощай.
Стюарт».
Я положила на колени письмо, и в комнате воцарилась тишина...