Уста(ре)вший механизм
29.08.2010 в 05:09
Пишет +Gabriel+:Удачное приобретение (продолжение)
Начало
Продолжение от 17.08
Ну, вот и продолжение. Сплошная болтология, никакого действия. Фигня, короче.
______________________________________________________________________
Как и ожидалось, Эдвард обнаружился на чердаке: он стоял возле разбитого окна, всей своей несуразной фигурой воплощая какую-то обреченность, ощущаемую даже на расстоянии. Наплевав на грозящие проломиться под моим весом доски, я подлетела к нему и вцепилась рукой в плечо.
- Что это ты задумал?
Он будто не расслышал.
- Эдвард! – позвала я чуть громче.
- Он лежал там, - невпопад отозвался он.
- Кто? – почему-то шепотом спросила я.
- Человек, которого я убил.
Я не нашла ничего лучше, чем ляпнуть:
- Так это правда?
Он чуть повернулся ко мне и очень внимательно посмотрел. Я невольно поежилась и остро захотела откусить свой болтливый язык.
- Правда, - ответил он так тихо, что я разобрала слово только по артикуляции.
Я придвинулась поближе и тоже посмотрела вниз. Там был заброшенный фонтан с торчащим посередине кустом в виде кисти. Никаких следов не осталось, только осколки стекла под самой стеной выдавали, что из окна все же кто-то выпал. Я машинально стерла с левого предплечья щекочущие струйки крови и задала вопрос, который интересовал меня больше всего на свете:
- Почему?
- Он угрожал… ей. – Теперь Эдвард совсем отвернулся от окна, и в наступающих сумерках я никак не могла разглядеть выражение его лица.
Ей… та девушка, о которой мне рассказывали в городке, старушка в супермаркете… Ким. Моя рука по-прежнему лежала у него на плече: я слегка сжала ее и положила вторую ладонь ему на грудь, прямо напротив того места, где должно располагаться сердце. Он вздрогнул и, как мне показалось, выжидательно на меня посмотрел.
- Знаешь, - начала я, глядя ему в глаза, ярко блестевшие на укрытом тенью лице, - в одной книге я вычитала, что любовь – это когда ни о чем не нужно жалеть. Не жалей ни о чем, Эдвард. И не вини себя.
Он покачал головой.
- Я лишил человека жизни. Я – убийца, и это не исправить.
Я опустила голову и задумалась, не зная, что еще можно сказать. У меня никак не получалось воспринимать его как убийцу, несмотря на «разрекламированный» местными жителями образ маньяка с лезвиями, но формально он был прав. Поэтому аргументы хотелось подобрать железобетонные. К сожалению, все, что приходило на ум, скорее, напоминало белые пушинки одуванчика, разлетающиеся от легкого дуновения ветерка. А потом я вновь посмотрела в эти страдающие глаза на словно бы неживом бескровном лице - и слова полились само собой.
- Послушай меня, ты не убийца, - я вложила в эту фразу всю искренность, которая когда-либо рождалась в моем сердце. – Ты сделал то, что должен был. Если бы кто-то угрожал моей семье, я разорвала бы его на мелкие кусочки, и ни на секунду бы не засомневалась в правильности своего поступка. Это нормально – защищать тех, кто тебе дорог, тех, кого любишь. За это никто не осудит. И тем более нельзя осуждать самого себя. – И без всякого перехода спросила, - Хочешь, я посижу тут с тобой?
Эдвард ответил не сразу, очевидно, ошеломленный моей пылкой речью.
- Всю ночь?
Я улыбнулась.
- Всю ночь. Только схожу за пледом, а то после дождя зябко. И за сигаретами – ты не против?
- Нет, не против. – Он потоптался и добавил, - Спасибо. Ты не сердишься на меня за...? – он скосила глаза на порезы.
Я помотала головой.
- Сама виновата. Ладно, подожди, я скоро вернусь.
Окрыленная, я скатилась по ступенькам вниз, наскоро полила на раны йодом, стискивая зубы и тихонько шипя разнообразные ругательства, перевязала руку и заметалась, хватая плед, фонарь, запечатанную пачку сигарет и консервную банку, служившую пепельницей. Подумав, прихватила еще и гитару – вроде бы ему понравилось, как я играю, судя по царапине на корпусе. Еще подумав, взяла пачку галет, упаковку вяленого мяса и початую бутылку местного вина, потому как ужин я, видимо, сегодня благополучно пропускала. И поскакала обратно наверх.
Эдвард стоял там, где я его оставила. Не церемонясь, я опустилась на лежбище, которое он себе устроил в заброшенном камине, и похлопала рядом с собой.
- В ногах правды нет. Иди сюда. - Пока я собиралась, мне пришло в голову, что неплохо бы обсудить всю эту ситуацию с домом, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Так что с этого я и решила начать, благо, впереди была вся ночь, чтобы наизвиняться за сказанные в пылу спора гадости и решить, что делать дальше.
Он неловко подошел по скрипящим половицам, а я подумала, что стоит перенести его убежище вниз, пока чердак не починят строители, потому как если Эдвард загремит вниз с такой высоты, то его даже сам Ларри не соберет.
Эдвард сел рядом, взмахнув для равновесия руками и вытянув покалеченную ногу вперед. Я помялась… и как в холодную воду:
- Я хотела поговорить насчет дома. – Он насторожился. – Ты прости, за то, что я сказала. Я так не считаю, на самом деле, просто ты меня очень разозлил. Я знаю, что ты существуешь, что ты настоящий. Но все-таки официально ты нигде не числишься, поэтому дом считается нежилым. Поэтому его продали мне. И богом клянусь, его покупка была самым правильным поступком, который я совершила за всю свою непутевую жизнь. Потому что иначе бы я не встретила тебя. А это – самая лучшая встреча за всю мою непутевую жизнь.
- Правда? Лучшая встреча… со мной?
Я улыбнулась.
- Ну, да. Представь, что дом достался бы кому-нибудь другому. Какому-нибудь дельцу, который сровнял бы его с землей, а тебя отправил бы на помойку или разобрал к чертовой матери.
В глазах Эдварда отразился самый настоящий ужас.
- Разобрал? Вот так? Я же… живой.
Я вытащила зубами пробку из бутылки.
- А ему плевать. Людям обычно плевать друг на друга. Да если бы он только заподозрил, что ты можешь помешать ему получить прибыль, он бы тебя в бетон закатал.
- В ка-какой бетон?
- Из которого сделал бы фундамент для многоэтажного гаража, строящегося на месте твоего дома. – с этими словами я отхлебнула глоток прямо из горлышка.
Тут я заметила, что Эдвард дрожит, и поделилась с ним пледом.
- Но так нельзя, - пробормотал он, - это неправильно. Это же мой дом.
Я вздохнула. Ну, как объяснить ему, что этот мир, по большому счету, большая лужа дерьма, и чтобы выбраться оттуда, надо цепляться зубами и когтями, выгрызая себе место под солнцем. Или иметь крылья, чтобы парить в небе… как он. Хотела бы я не знать жестокости этого мира. Эдвард лишь коснулся этой мерзости – и уже опалил крылья... я взглянула на его культю… и потерял перья.
- Да ты не бойся, - нарочито бодро заявила я. – Это же не случилось… и уже не случится. Вот увидишь: отремонтируем дом, починим тебя – и все наладится. Туристы будут жить в номерах и радоваться аттракционам, а ты будешь спокойно заниматься любимым делом – стричь кусты, вырезать фигуры изо льда. Закажем лед, его привезут с гор…
- Не нужно привозить, - заметил Эдвард, - он сам появляется.
Я удивилась.
- Как это сам?
Он пожал плечами.
- Не знаю. Просто сам. А ты?
- Что я?
- У тебя тоже есть кто-то, кого ты… любишь?
Я улыбнулась и, достав из внутреннего кармана бумажник, вытащила из него фотографию.
- Есть. Дочка, ее зовут Дара. Вот она, смотри. – Я поднесла фото поближе к его лицу, чтобы он мог разглядеть.
Эдвард внимательно рассмотрел портрет Дары.
- Красивая.
– Она замечательная. – Я убрала фотку обратно. - Еще бабушка. И… был один человек… мы любили друг друга. Но он – перекати поле: всегда в дороге, никогда не сидит на одном месте. Я была такой же, пока не родилась Дара. Тогда я захотела осесть на одном месте, чтобы у нее был свой дом. А он… он не захотел. И мы расстались. Иногда бывает очень трудно удержать того, кого любишь.
- И еще труднее отпустить, - тихо закончил Эдвард.
- Да ты философ! – усмехнулась я.
Я подняла глаза и внезапно встретилась с ним взглядом. Так мы смотрели друг на друга какое-то время, словно обмениваясь мыслями в подступающей темноте, освещенные одним лишь голубоватым светом галогенового фонаря.
- Какая она была? – то ли спросила, то ли только подумала я.
- Чудесная. Самая прекрасная на свете. Самая добрая.
Эдвард отвернулся.
- Он был сильным, добрым и веселым, – продолжила я. - С ним я чувствовала себя свободной, как птица… Мы колесили по дорогам, нигде не задерживаясь надолго. Пели, танцевали… Потом родилась Дара, и я вернулась домой. И однажды он ушел. Ни записки, ни слова. И ничего не осталось.
Я вдруг поняла, что ни с кем еще ни разу не говорила об этом. Бабушка не поняла бы меня, а Ларри… это Ларри
Повинуясь внезапному порыву, я ткнулась Эдварду в плечо.
- Теперь понимаешь, почему мне так нужен этот дом? Это будет замок, который я подарю дочери. Чтобы она всегда была со мной… Чтобы больше никогда не рвалась эта нить… Понимаешь? Там, в сердце, такая тонкая нитка, она натягивается до предела, а потом рвется, и так больно…
- Я понимаю, - просто ответил он.
Негромко звякнули лезвия, когда он уперся ладонью в лежанку и обнял меня покалеченной рукой. А я неожиданно для себя расплакалась, бессвязно повторяя:
- Так больно… так больно…
Наконец, слезы иссякли, и я уже корила себя за это проявления слабости. Вывернувшись из-под руки Эдварда и выпрямив спину, я спросила:
- Хочешь, я тебе сыграю? Я не ахти какой музыкант, но кое-что умею.
- Сыграй, - согласился он.
- Все равно что? – уточнила я.
Он кивнул, и я достала гитару из чехла.
Так мы и просидели всю ночь. Я играла, пока пальцы не запросили пощады, изредка прихлебывая оказавшееся неплохим вино, а Эдвард сидел и задумчиво глядел на фонарь, в стенки которого бились жирные и мохнатые ночные мотыльки. Ближе к утру глаза у меня начали слипаться.
- Ох, Эдвард, похоже, я не сдержу обещание, - сонно проговорила я.
- Не страшно. – Он стряхнул с плеча плед и встал. – Ложись.
Я не заставила себя уговаривать, забралась с ногами на продавленную кровать и завернулась в плед.
- А как же ты?
- Я не сплю. – Эдвард улыбнулся. – Буду смотреть на небо и ждать рассвета.
- Лучше останься тут, - посоветовала я. – На эти доски смотреть-то страшно, не то, что ходить. Садись, места хватает.
- Хорошо, - согласился он.
Глаза у меня почти совсем закрылись, поэтому я только почувствовала, как прогнулась под тяжестью его тела кровать.
URL записиНачало
Продолжение от 17.08
Ну, вот и продолжение. Сплошная болтология, никакого действия. Фигня, короче.
______________________________________________________________________
Как и ожидалось, Эдвард обнаружился на чердаке: он стоял возле разбитого окна, всей своей несуразной фигурой воплощая какую-то обреченность, ощущаемую даже на расстоянии. Наплевав на грозящие проломиться под моим весом доски, я подлетела к нему и вцепилась рукой в плечо.
- Что это ты задумал?
Он будто не расслышал.
- Эдвард! – позвала я чуть громче.
- Он лежал там, - невпопад отозвался он.
- Кто? – почему-то шепотом спросила я.
- Человек, которого я убил.
Я не нашла ничего лучше, чем ляпнуть:
- Так это правда?
Он чуть повернулся ко мне и очень внимательно посмотрел. Я невольно поежилась и остро захотела откусить свой болтливый язык.
- Правда, - ответил он так тихо, что я разобрала слово только по артикуляции.
Я придвинулась поближе и тоже посмотрела вниз. Там был заброшенный фонтан с торчащим посередине кустом в виде кисти. Никаких следов не осталось, только осколки стекла под самой стеной выдавали, что из окна все же кто-то выпал. Я машинально стерла с левого предплечья щекочущие струйки крови и задала вопрос, который интересовал меня больше всего на свете:
- Почему?
- Он угрожал… ей. – Теперь Эдвард совсем отвернулся от окна, и в наступающих сумерках я никак не могла разглядеть выражение его лица.
Ей… та девушка, о которой мне рассказывали в городке, старушка в супермаркете… Ким. Моя рука по-прежнему лежала у него на плече: я слегка сжала ее и положила вторую ладонь ему на грудь, прямо напротив того места, где должно располагаться сердце. Он вздрогнул и, как мне показалось, выжидательно на меня посмотрел.
- Знаешь, - начала я, глядя ему в глаза, ярко блестевшие на укрытом тенью лице, - в одной книге я вычитала, что любовь – это когда ни о чем не нужно жалеть. Не жалей ни о чем, Эдвард. И не вини себя.
Он покачал головой.
- Я лишил человека жизни. Я – убийца, и это не исправить.
Я опустила голову и задумалась, не зная, что еще можно сказать. У меня никак не получалось воспринимать его как убийцу, несмотря на «разрекламированный» местными жителями образ маньяка с лезвиями, но формально он был прав. Поэтому аргументы хотелось подобрать железобетонные. К сожалению, все, что приходило на ум, скорее, напоминало белые пушинки одуванчика, разлетающиеся от легкого дуновения ветерка. А потом я вновь посмотрела в эти страдающие глаза на словно бы неживом бескровном лице - и слова полились само собой.
- Послушай меня, ты не убийца, - я вложила в эту фразу всю искренность, которая когда-либо рождалась в моем сердце. – Ты сделал то, что должен был. Если бы кто-то угрожал моей семье, я разорвала бы его на мелкие кусочки, и ни на секунду бы не засомневалась в правильности своего поступка. Это нормально – защищать тех, кто тебе дорог, тех, кого любишь. За это никто не осудит. И тем более нельзя осуждать самого себя. – И без всякого перехода спросила, - Хочешь, я посижу тут с тобой?
Эдвард ответил не сразу, очевидно, ошеломленный моей пылкой речью.
- Всю ночь?
Я улыбнулась.
- Всю ночь. Только схожу за пледом, а то после дождя зябко. И за сигаретами – ты не против?
- Нет, не против. – Он потоптался и добавил, - Спасибо. Ты не сердишься на меня за...? – он скосила глаза на порезы.
Я помотала головой.
- Сама виновата. Ладно, подожди, я скоро вернусь.
Окрыленная, я скатилась по ступенькам вниз, наскоро полила на раны йодом, стискивая зубы и тихонько шипя разнообразные ругательства, перевязала руку и заметалась, хватая плед, фонарь, запечатанную пачку сигарет и консервную банку, служившую пепельницей. Подумав, прихватила еще и гитару – вроде бы ему понравилось, как я играю, судя по царапине на корпусе. Еще подумав, взяла пачку галет, упаковку вяленого мяса и початую бутылку местного вина, потому как ужин я, видимо, сегодня благополучно пропускала. И поскакала обратно наверх.
Эдвард стоял там, где я его оставила. Не церемонясь, я опустилась на лежбище, которое он себе устроил в заброшенном камине, и похлопала рядом с собой.
- В ногах правды нет. Иди сюда. - Пока я собиралась, мне пришло в голову, что неплохо бы обсудить всю эту ситуацию с домом, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Так что с этого я и решила начать, благо, впереди была вся ночь, чтобы наизвиняться за сказанные в пылу спора гадости и решить, что делать дальше.
Он неловко подошел по скрипящим половицам, а я подумала, что стоит перенести его убежище вниз, пока чердак не починят строители, потому как если Эдвард загремит вниз с такой высоты, то его даже сам Ларри не соберет.
Эдвард сел рядом, взмахнув для равновесия руками и вытянув покалеченную ногу вперед. Я помялась… и как в холодную воду:
- Я хотела поговорить насчет дома. – Он насторожился. – Ты прости, за то, что я сказала. Я так не считаю, на самом деле, просто ты меня очень разозлил. Я знаю, что ты существуешь, что ты настоящий. Но все-таки официально ты нигде не числишься, поэтому дом считается нежилым. Поэтому его продали мне. И богом клянусь, его покупка была самым правильным поступком, который я совершила за всю свою непутевую жизнь. Потому что иначе бы я не встретила тебя. А это – самая лучшая встреча за всю мою непутевую жизнь.
- Правда? Лучшая встреча… со мной?
Я улыбнулась.
- Ну, да. Представь, что дом достался бы кому-нибудь другому. Какому-нибудь дельцу, который сровнял бы его с землей, а тебя отправил бы на помойку или разобрал к чертовой матери.
В глазах Эдварда отразился самый настоящий ужас.
- Разобрал? Вот так? Я же… живой.
Я вытащила зубами пробку из бутылки.
- А ему плевать. Людям обычно плевать друг на друга. Да если бы он только заподозрил, что ты можешь помешать ему получить прибыль, он бы тебя в бетон закатал.
- В ка-какой бетон?
- Из которого сделал бы фундамент для многоэтажного гаража, строящегося на месте твоего дома. – с этими словами я отхлебнула глоток прямо из горлышка.
Тут я заметила, что Эдвард дрожит, и поделилась с ним пледом.
- Но так нельзя, - пробормотал он, - это неправильно. Это же мой дом.
Я вздохнула. Ну, как объяснить ему, что этот мир, по большому счету, большая лужа дерьма, и чтобы выбраться оттуда, надо цепляться зубами и когтями, выгрызая себе место под солнцем. Или иметь крылья, чтобы парить в небе… как он. Хотела бы я не знать жестокости этого мира. Эдвард лишь коснулся этой мерзости – и уже опалил крылья... я взглянула на его культю… и потерял перья.
- Да ты не бойся, - нарочито бодро заявила я. – Это же не случилось… и уже не случится. Вот увидишь: отремонтируем дом, починим тебя – и все наладится. Туристы будут жить в номерах и радоваться аттракционам, а ты будешь спокойно заниматься любимым делом – стричь кусты, вырезать фигуры изо льда. Закажем лед, его привезут с гор…
- Не нужно привозить, - заметил Эдвард, - он сам появляется.
Я удивилась.
- Как это сам?
Он пожал плечами.
- Не знаю. Просто сам. А ты?
- Что я?
- У тебя тоже есть кто-то, кого ты… любишь?
Я улыбнулась и, достав из внутреннего кармана бумажник, вытащила из него фотографию.
- Есть. Дочка, ее зовут Дара. Вот она, смотри. – Я поднесла фото поближе к его лицу, чтобы он мог разглядеть.
Эдвард внимательно рассмотрел портрет Дары.
- Красивая.
– Она замечательная. – Я убрала фотку обратно. - Еще бабушка. И… был один человек… мы любили друг друга. Но он – перекати поле: всегда в дороге, никогда не сидит на одном месте. Я была такой же, пока не родилась Дара. Тогда я захотела осесть на одном месте, чтобы у нее был свой дом. А он… он не захотел. И мы расстались. Иногда бывает очень трудно удержать того, кого любишь.
- И еще труднее отпустить, - тихо закончил Эдвард.
- Да ты философ! – усмехнулась я.
Я подняла глаза и внезапно встретилась с ним взглядом. Так мы смотрели друг на друга какое-то время, словно обмениваясь мыслями в подступающей темноте, освещенные одним лишь голубоватым светом галогенового фонаря.
- Какая она была? – то ли спросила, то ли только подумала я.
- Чудесная. Самая прекрасная на свете. Самая добрая.
Эдвард отвернулся.
- Он был сильным, добрым и веселым, – продолжила я. - С ним я чувствовала себя свободной, как птица… Мы колесили по дорогам, нигде не задерживаясь надолго. Пели, танцевали… Потом родилась Дара, и я вернулась домой. И однажды он ушел. Ни записки, ни слова. И ничего не осталось.
Я вдруг поняла, что ни с кем еще ни разу не говорила об этом. Бабушка не поняла бы меня, а Ларри… это Ларри
Повинуясь внезапному порыву, я ткнулась Эдварду в плечо.
- Теперь понимаешь, почему мне так нужен этот дом? Это будет замок, который я подарю дочери. Чтобы она всегда была со мной… Чтобы больше никогда не рвалась эта нить… Понимаешь? Там, в сердце, такая тонкая нитка, она натягивается до предела, а потом рвется, и так больно…
- Я понимаю, - просто ответил он.
Негромко звякнули лезвия, когда он уперся ладонью в лежанку и обнял меня покалеченной рукой. А я неожиданно для себя расплакалась, бессвязно повторяя:
- Так больно… так больно…
Наконец, слезы иссякли, и я уже корила себя за это проявления слабости. Вывернувшись из-под руки Эдварда и выпрямив спину, я спросила:
- Хочешь, я тебе сыграю? Я не ахти какой музыкант, но кое-что умею.
- Сыграй, - согласился он.
- Все равно что? – уточнила я.
Он кивнул, и я достала гитару из чехла.
Так мы и просидели всю ночь. Я играла, пока пальцы не запросили пощады, изредка прихлебывая оказавшееся неплохим вино, а Эдвард сидел и задумчиво глядел на фонарь, в стенки которого бились жирные и мохнатые ночные мотыльки. Ближе к утру глаза у меня начали слипаться.
- Ох, Эдвард, похоже, я не сдержу обещание, - сонно проговорила я.
- Не страшно. – Он стряхнул с плеча плед и встал. – Ложись.
Я не заставила себя уговаривать, забралась с ногами на продавленную кровать и завернулась в плед.
- А как же ты?
- Я не сплю. – Эдвард улыбнулся. – Буду смотреть на небо и ждать рассвета.
- Лучше останься тут, - посоветовала я. – На эти доски смотреть-то страшно, не то, что ходить. Садись, места хватает.
- Хорошо, - согласился он.
Глаза у меня почти совсем закрылись, поэтому я только почувствовала, как прогнулась под тяжестью его тела кровать.